Евразийской реинтеграции как нашему главному геополитическому проекту, как единственно возможному ответу на «глобальную турбулентность» нет альтернативы. На самом деле альтернатива есть — достаточно быстрый переход всех народов и государств региона, включая Россию, в низшую экономическую цивилизационную и геополитическую категорию, в продукт для интеграции в пищевые цепочки иных состоявшихся геополитических проектов. Потому, конечно, хочется, чтобы интеграция двигалась как-то быстрее, существует опасение потери темпа, драйва (если таковой есть). Есть ощущение, что процесс надо «кормить» успехами, особенно учитывая его достаточно хрупкую политическую основу. Понятно, что главным вопросом, необходимым и решающим, является Украина, но покуда с Украиной пока не идет почему-то (вынесем эту любимую нашу тему за скобки), хотелось бы реинтегрировать хоть что-то, что может пойти. Отсюда как бы и активируется тема реинтеграции Киргизии. Такое представление о процессе неизбежно накладывает отпечаток на дискуссию: надо, не надо, вообще или подождать...

Все это не совсем так. Процесс интеграции происходит (или не происходит) не в вакууме. Киргизия — действительно страна, терпящая перманентное бедствие. Есть ощущение, в том числе и у наших авторов, что она может терпеть его достаточно долго, но выйти из этого перманентного состояния без постороннего вмешательства она не может точно. Проблемы Киргизии не могут быть решены Киргизией. То есть если Киргизия не идет к нам, то она идет куда? К кому? И с какими последствиями? В том числе и для нас?

Основой остаточной киргизской экономики является транзит, притом транзит практически полностью криминальный или субкриминальный. Это транзит китайской контрабанды и афганской наркоты. Китайский транзит, как отмечают наши авторы, обеспечивает прямо или косвенно значительную часть нынешних рабочих мест в республике, поскольку даже развитие инфраструктуры ориентировано на эти услуги. Афганский транзит обеспечивает значительную долю доходов местным так называемым элитам, то есть образует в значительной степени политическую структуру. Оппоненты интеграции и внутри, и снаружи используют это как главный аргумент: включение Киргизии в Таможенный союз лишит сотни тысяч людей рабочих мест, вызовет недовольство и так далее. Кстати, очень похоже на аргументацию американцев в Афганистане, отказывающихся бороться с наркопроизводством. Здесь есть такое обстоятельство: без участия Киргизии в Таможенном союзе весь этот трафик идет и идет именно в Таможенный союз, и, если Киргизию туда примут, он уж точно не станет больше. С другой стороны, на такой прочной экономической базе такая страна, расположенная на таком скрещении интересов, не только развиваться — существовать долго не может и не будет. Дело в том, что интеграция Киргизии – это не вопрос, принять или оставить все как есть. Это вопрос о том, что будет вместо. Как в свое время и совсем по другому случаю говорил польский премьер-реформатор Бальцерович: «Все любят считать цену реформ, но никто не хочет считать цену отказа от реформ».

Притом что маленькая Киргизия обладает колоссальным стратегическим потенциалом. Это не только перспективная гидроэнергетика, это к тому же одна из ключевых позиций в поддержании и обеспечении водного баланса в Средней Азии. Мы много писали о стратегической роли воды в регионе, исторически формировавшейся как единая система водопользования и орошения, о том, какую роль здесь могла бы играть Россия. Водяной вентиль в этом регионе гораздо более эффективный и надежный инструмент, чем, например, газовый в Европе. И, наконец, Киргизия — это Ферганская долина, точнее куски и обрезки этой криминально разделенной территории. Это как фугас, воткнутый в самую болевую точку Средней Азии. И если наши китайские друзья занимаются в регионе в основном мягкой транзитной экспансией, то американцы последовательно претендуют на ручное управление этим фугасом, именно американцы превратили Киргизию в «рассадник деструктивных идей»: место гнездования различных группировок, НПО, просто бандформирований для внутреннего и внешнего употребления. Киргизия всегда отличалась завидной для региона «демократией», вызывающей умиление у профессиональных демократизаторов. Киргизская демократия — это самовоспроизводящийся фугас, и, собственно, с этой единственной целью она туда и внедрялась.

С другой стороны, американская активность в регионе в значительной степени подчинена задаче создать здесь мощный антикитайский плацдарм. Заинтересованность в этом России вызывает большие сомнения, а нынешнее кашеобразное состояние региона не дает возможности влиять на этот процесс.

Как и везде в постсоветском пространстве, очевидным препятствием к реальным интеграционным процессам называют настроение и состояние местных элит. Об амбициях киргизских элит наши авторы высказываются с особой теплотой, хотя трудно обозначить, чем они уж настолько оторвались от элит, например, украинских (не говоря уже о российских). На самом деле все эти элиты являются продуктом разложения русского цивилизационного проекта. Так же, как, например, отток русскокультурного населения с бывших национальных окраин является продуктом разложения индустриальной экономики. Соответственно, реставрация цивилизационного проекта и индустриальной экономики (опять же, само собой, в новых адекватных формах) приведет к ликвидации этих элит тем или иным способом, как минимум они будут не элиты.

Замечательным примером кризиса идентичности, а проще говоря, полной утраты нормальных ориентиров является текст представителя наших соотечественников в Киргизии (Станислав Епифанцев, стр. 17). Это типичный пример адаптивного поведения русских на обломках империи, как показывает практика, вне зависимости от того, Прибалтика это или Киргизия. И это, конечно, зеркало нашей политики в отношении собственной русской цивилизации, в ее исторических границах. Это смесь политкорректного смирения, признания «реалий», бытовых обид на местных националистов и преклонение перед неким западным политическим стандартом, дающим русским якобы какие-то политические возможности даже под властью местных нациков. Но даже этот наш соотечественник констатирует, что «к большому сожалению, никогда и нигде выходцам из России не удавалось создать эффективной системной диаспоры». Не знаю, как про «сожаление», а по факту это правда. Как правда и то, что русские не живут диаспорами, поскольку не являются нацией в европейском, да и в азиатском смысле. Русские — имперский народ, идентичность которого поддерживается Империей и пропадает, растворяется в ее отсутствие.

Авторы наши отмечают, что в отличие от России остальные внешние игроки в регионе технически неспособны на великодушие, то есть они приходят только брать и дают только то, что нужно для того, чтобы больше брать. Это и есть пресловутый «прагматизм во внешней политике», провозглашенный в качестве основного ее принципа одним из действующих российских политических лидеров. Такой прагматизм никогда не позволил бы выстроить ни российской культуры, ни российской цивилизации, ни Российской Империи. Существование которой прагматично необходимо русским хотя бы для того, чтобы сохраниться как народ.

http://www.odnako.org/magazine/material/show_18552/